Хроники Таро

Эзотерика уральского сказа

Ольна Лемберг

г. Москва
Гранд-мастер Таро, писатель, переводчик,
преподаватель и практик эзотерических дисциплин

Сказы Павла Бажова из «Малахитовой шкатулки» мы все читаем в детстве, когда реальность сказки, «время оно» еще близко нам, мы еще верим, что до чудес можно дотянуться рукой. Тем более, что повествования о счастливых случайностях и поверьях уральской старины, удивительных существах и ловких умелых уральских мастерах нарочито фольклорны, переполнены диалектизмами и местной терминологией, что и воспринимаются почти как народные, старинные сказки. И, кажется, именно их локальность и фольклорность становятся для большинства читателей определяющим фактором восприятия этих текстов. Сказы Бажова предельно этнографичны, мастерски описывают конкретную, но малознакомую читателю реальность.

Но эти сказы – авторские, к тому же совсем «советские». Известно, что Павел Ба­жов, человек для своего времени образованный, будучи направлен составлять сборники «уральского рабочего фольклора», предпочел сам этот фольклор придумать. А глубокое знание «времени и места» помогло сделать сказы истинно народными, придать им неповторимый дух подлинности. Но и «социальный заказ» был исправно выполнен – за «Малахитовую шкатулку» писатель был удостоен Сталинской премии 1943 года.

Но я хочу поговорить не о народности, классовости или популярности сказов «Шкатулки». А о том, как в абсолютно советской, нарочито классовой по духу (баре и приказчики – всегда «бяки», а народные мастера – хорошие) сработали и проявились более универсальные, архетипические мотивы, и в том числе – истинная «фольклорность» и массовость, доходчивость. Хотя вряд ли Па­вел Бажов – выпускник семинарии и духовного училища – в 30-е годы читал Фрэзера или Юнга или изучал иноземные сказания. Потому эти тексты и популярны до сих пор: в процессе написания этой статьи я нашла четыре (!) современные экранизации книги, кроме классической 1946-го года.

Центральный образ сказов – сама Хозяйка Медной горы, чернокосая молодая красавица в платье из «шелкового» малахита. Местная богиня, причем сущность хтоническая – ее узорчатые, переливающиеся самоцветами палаты – под горой, в подземном царстве. И все окрестные месторождения металла и ценного камня – ее владения. Хозяйка-богиня живет и царит под землей, как античная Прозерпина, саму себя называет «каменной девкой», ее сопровождают хтонические существа, или попросту «гады» – змейки, ящерки, подземная кошка. Вроде бы во всем проглядывает II Аркан, таинственный и опасный женский дух, но реально – все же третий, Императрица. Во-первых, хозяйка, владычица несметных богатств, прямое воплощение Матушки-земли. Богатой и щедрой, но суровой. Да и гора ее – Медная, и главный камень, главный цвет Хозяйки – малахит. А медь и зеленые камни, вообще зеленый цвет – традиционные атрибуты Венеры. Важно и то, что Хозяйка как воплощение Венеры покровительствует истинной человеческой любви – отпускает Степана к Насте, Данилу – к Кате. Правда, впоследствии забирает к себе детей таких союзов. Потому что сама эта богиня безмужняя и бесплодная, «каменная», но все в Хозяйкиной воле и она умеет ждать, ей присуще терпение камня. И вот ее приемная дочь Танюшка, дочь Степана-забойщика, сперва с помощью Хозяйки становится искусной рукодельницей-вышивальщицей (искусство – тоже область Венеры), и именно ей, дочери человеческого возлюбленного Хозяйки, оказываются предназначены уборы из малахитовой шкатулки. Повзрослев, Танюшка соперничает с высшей властью страны, дерзко требует свидания с «официальной» императрицей Екатериной II. И в Малахитовом зале Эрмитажа (как сейчас именуется это роскошное помещение) Танюшка, уже младшая малахитовая хозяйка, наследница, покидает незадачливого жениха и земной мир и через камень отцовской добычи (потому как по правде это не собственность Екатерины Великой, а ее, Танюшкино наследие), как через портал, возвращается к истинной своей матери – «сказывали, будто Хозяйка Медной горы двоиться стала: сразу двух девиц в малахитовых платьях люди видали». Вот такая богиня правит – и весьма справедливо – уральскими кладами и судьбами горняков и всех, кто работает на этой земле. Вот так архетип Венеры и одновременно Прозерпины проглядывает в тексте. (С другого края света, из древних кельтских сказаний о полых холмах с эльфийскими чертогами внутри, отзывается мотив человеческого ребенка – эльфийского подменыша, унесенного в жилища Дивного Народа, усы­новленного подземными владыками; кстати, рассказывают, что эльфийские лорды и леди, и сама Королева эльфов обычно являются смертным одетые в зеленый шелк… архетипы универсальны.)

А еще Хозяйка ценит совершенство и стремление к оному. Внутри цикла сказов отчетливо выделяется трилогия о каменных растениях, сюжет о семейной и творческой истории Данилы-мастера – «Каменный цветок», «Горный мастер» и «Хрупкая веточка».

Собственно, эта история развивает несколько вечных мотивов, и главный из них – о природе творчества. Всякий истинный творец, в том числе и художник, в какой-то момент задумывается о преодолении предела, положенного человеческому таланту. Творец-человек желает стать равным Творцу – создать живое из неживого, это вечная тема внутреннего кризиса и дерзаний человека-созидателя. Сюда вписывается и история Пигмалиона, влюбившегося в каменное изваяние собственной работы – скульптору тогда помогла создать как раз богиня, оживившая мраморную женщину; и трагическая история доктора Франкенштейна и его самодельного, собранного из трупов Чудовища, так и не ставшего человеком, несмотря на всю гениальность ученого доктора; о том же и булгаковское «Собачье сердце» и многие другие произведения… о том же и «Каменный цветок» – о попытке Данилы точно воспроизвести в малахите живое растение, создать живое или хотя бы подобное живому из неживого.

Но растение не простое; много в ураль­ских лесах всякой растительности («… Листки да цветки всякие домой притаскивать стал, а все больше из объеди: черемицу да омег, дурман да багульник, да резуны всякие…»), а Данила выбирает самое колдовское: «…Без передышки у станка стоит. Прокопьичу сказал: — По дурман-цветку свою чашу делать буду… Работа ходко идет. Низ камня отделал. Как есть, слышь-ко, куст дурмана. Листья широкие кучкой, зубчики, прожилки – все пришлось лучше нельзя, Прокопьич и то говорит – живой цветок-то, хоть рукой пощупать…». Дурман, или Дурман-трава, по ботанической классификации Datura, принадлежит к семейству пасленовых, тем самым будучи родственно такой же ядовитой белене (не зря гласит поговорка о задурившем, неадекватно себя ведущем человеке – ты что, белены объелся?) и колдовской мандрагоре. Все это магические, ведьминские травы, широко используемые в народной медицине – и в магии. Дурман также выращивается как декоративное растение с крупными зелеными листьями и во­ронковидными белыми цветами. Растение и на садовой клумбе не теряет свойств, все его части ядовиты (потому в садах мало популярно, хотя семена свободно продаются). Он действительно одурманивает человека, попав внутрь, – и человек даже при малой дозе становится как завороженный. Так что и Данила-мастер уже самим выбором модели для каменной чаши подпадает под власть непростых чар, одурманивается своим замыслом. Хозяйка, как владычица всей местной магии, помогает мастеру: подсказывает место для поиска нужного камня – Змеиная горка, самим названием указывающая что там темное «место силы»; подбрасывает малахитовую глыбу нужных параметров, уговаривает не оставлять попыток… но и искушает.

Среди мастеров в сказе ходит поверье – растет в подземных Хозяйкиных угодьях Каменный цветок, кто его видел, тот постиг неземную, истинную красоту. Таких мастеров Хозяйка забирает к себе, теперь они работают на нее, и только иногда их изделия попадают на поверхность, и такая работа сразу отличима от изделий земных рук: «Всем любопытно стало. Спрашивают, – какую поделку видел. – Да змейку, – говорит, – ту же, какую вы на зарукавье точите. – Ну, и что? Какая она? – От здешних, говорю, на отличку. Любой мастер увидит, сразу узнает – не здешняя работа. У наших змейка, сколь чисто ни выточат, каменная, а тут как есть живая. Хребтик черненький, глазки… Того и гляди — клюнет. Им ведь что! Они цветок каменный видали, красоту поняли». Там, в подземельях, стерта разница между живым и неживым, там творится нечеловеческое волшебство.

Снова аукаются с другого конца мира сюжеты о том, что самые дивные украшения, как и самое чудесное оружие и броня создаются под землей – мастерами-гномами или карликами-цвергами. Несколько позже эти мотивы всплывут у Толкиена и позднейших авторов фэнтези, но все сойдутся на том, что такое совершенство – не для человеческих рук. Кельтский корпус сюжетов полнится также историями о том, что внутрь полых холмов попадают только лучшие в своем деле – самые искусные музыканты, самые славные рыцари… да не стоит человеку «хо­дить по этой половице». Искать запредельных красот. А то немил станет мир земной и обычные дела.

Данила-мастер появляется изначально в сюжете как Данилко-Недокормыш, безродный сирота, которого по идее никто не хватится в земном мире. Но дальше на античный манер, почти как в истории Орфея и Эвридики, ему помогает выбраться обратно на свет земная любовь. Но видение каменного цветка ему суждено забыть и придется прожить свою жизнь обычным мастером с обычными радостями и заботами ремесла.

А Хозяйка так просто не отпускает. Третий сын Данилы и Кати, увечный (и тем меченый) наследует в полной мере отцовский талант и из самых простых материалов, из камней, которыми мостят от слякоти дороги в этих местах, по подсказке Хозяйки снова делает каменные растения, неотличимые от живых: «…Ягодки-то крыжовника сперва половинками обточил, потом внутре-то выемки наладил да еще, где надо, желобочки прошел, где опять узелочки оставил, склеил половинки да тогда их начисто и обточил. Живая ягодка-то вышла. Листочки тоже тонко из змеевки выточил, а на корешок ухитрился колючки тонехонькие пристроить. Однем словом, сортовая работа. В каждой ягодке ровно зернышки видно и листочки живые, даже маленько с изъянами: на одном дырки жучком будто проколоты, на другом опять ржавые пятнышки пришлись. Ну как есть настоящие…» Именно его, мастера следующего поколения, забирает себе в горные мастера Хозяйка, причем уже не повторяет своих ошибок: «…Та девчонка, которая зубы-то мыла перед Митюхиным окошком, тоже потерялася, и тоже с концом». Хозяйка, хоть и каменная по сути, а женщина, понимает силу любви. Просто вот так представляют себе архетип Венеры уральские мастера. А горного мастера ничто не должно удерживать на земле.

Тройки – тема нынешнего номера «Хроник» – тоже проглядывает в этом сказочном цикле: и Хозяйка, несомненно, одна из ипостасей Императрицы, и у Данилы забирает итенно третьего сына; а тройка пентаклей в классической колоде Райдера-Уэйта – как раз о резьбе по камню и об обучении мастерству.

Вот так эзотерические мотивы проступают во вполне советском тексте Бажова – вполне советского писателя. Архетипы – они сильнее, и наверно, Хозяйка Медной Горы по сю пору правит на Урале и помогает искусным мастерам.

------------------------------------------------------------------

Текст сказов Бажова цитируется по изд.:

Бажов П.П. Малахитовая шкатулка. М.: ОГИЗ, 1946.